Страна любви и веры

Беседуют писатель, заместитель главного редактора журнала «Славянская душа» Виктор Будаков и доктор исторических наук, руководитель Центра по изучению современного балканского кризиса Института славяноведения РАН, эксперт Гаагского трибунала Елена Гуськова.

— Виктор Будаков (В. Б.) Елена Юрьевна, вы известный славяновед, специалист по проблемам балканского, югославского мира. Что явилось первоосновой вашего интереса к славянской, в частности, сербской тематике? Семейное воспитание? Прочитанные в детстве книги? Сербские песни, услышанные в молодости? Встречи с сербами и c Сербией?

Елена Гуськова: Мне судьбой предназначалось заниматься Балканами в самый трудный период истории югославянских народов. Но по молодости ничто не предвещало именно этой специальности. Важно было услышать подсказки и сделать правильный выбор. Мне это удалось, хотя достаточно случайно. Только потом я поняла и правильность выбранного пути, и вовремя услышанные подсказки. Ну, например, я училась хорошо, заканчивала школу с медалью, и готова была поступать или на юрфак, или на истфак МГУ. Но с преподавателями с юрфака никак не складывалось, а с историками получилось легче, и в результате я остановилась на истфаке. Потом после второго курса выбирали специальность. Я выбрала Кафедру истории южных и западных славян, поскольку на неё брали только лучших студентов. И... хотела пойти на Болгарию, потому что все об этой стране слышали. Но когда я стала спрашивать совета у знакомых и друзей, то три совершенно разных человека, включая моего папу, решительно назвали Югославию. Я сначала удивилась, потом заинтересовалась и побежала в библиотеку почитать об этой стране хоть что-то. И в выборе я уже не сомневалась, собеседование прошла успешно. Тогда, в 1969 г., на Югославию отобрали 6 человек. После окончания факультета пятеро из нас никогда по специальности не работали, если не считать одну девочку, которая вышла замуж за черногорца и сейчас живёт в Белграде. Так что отрабатываю за всех. После правильного выбора всё получается легко — работа, кандидатская и докторская диссертации...

— (В. Б.) В двадцатом веке и русские, и сербы, исторически единые в православной вере, близкие по языку, приняли на себя миссию объединительства. В урон себе. Русские, основная, государствообразующая нация СССР, стали жертвами идеологического эксперимента. Сербы, как основная, государствообразующая нация Югославии, сначала отдавали все свои силы королевскому устроению сопредельных наций в едином сообществе, а затем оказалась под прессом враждебного Коминтерна, и далее титовского атеизма и коммунизма, породившего новые ядовитые цветы ненависти к Сербии и сепаратистские тенденции. Нанесен невосполнимый национальный урон двум родственным народам.

Коммунизм сошел с исторической сцены. Теперь выясняется, что для западных деструктивных сил православие, столь пострадавшее от коммунистических режимов, есть явление даже более нежелательное, чем коммунизм. В глобалистском проекте нет места православию, далекому от узко прагматического прогресса, ростовщической и протестантской модели мироустройства. На чем, на ваш взгляд, можно устоять православию, православной цивилизации — одной из последних, быть может, надежд в духовном движении человечества, как на этом справедливо настаивал замечательный отечественный мыслитель Панарин? Да это и Достоевского убеждение — тоже.

Кто-то мудрый уже давно обратил внимание на то, что сербам не хватает единства. А я бы добавила — и русским, и всем славянам, и всем православным. И четыре «с» (только согласие спасёт сербов) давно стоят на сербском гербе и флаге. Нам очень нужны согласие, единение, взаимная поддержка, помощь в трудные минуты, возможность опереться на сильного, появление в нашем славянско-православном мире страны-лидера, которая бы объединила и возглавила все наши народы. Этого, к сожалению, нет. На такую роль очень подходит Россия. На Балканах такую миссию на себя всегда брала Сербия, но её за это строго покарали, поставили на колени, избили, приучают к послушанию. А к бедной России нашли другой подход, не такой прямолинейный, как к Сербии. Нас пытаются закабалить экономически, связывают обязательствами, которые ухудшают наше политическое положение в мире, разваливают нашу экономику и военно-политический стержень государства — армию.

— (В. Б.) «Была ли...», «Если бы...» — не термины-вопросы исторической науки. И все же... Была ли у сербов возможность объединиться в 1918 году — после тяжелейшей и блистательной победы — в собственно Сербское государство. Почему они избрали путь (сами или под давлением обстоятельств) тот же, что был навязан России большевиками? Путь объединения через национально-территориальное давление? Современный отечественный мыслитель, ученый Игорь Шафаревич, в предисловии к весьма серьезной книге Веселина Джуретича «Развал Югославии» пишет, что сербы, вместо того, чтобы сосредоточить силы на создании национального государства, пали жертвами мечты о великом югославском государстве. И мечта, и жертвенность — как у нас, русских. Помните (то ли романтическое, то ли ироническое) платоновское: «Россия тратилась на освещение пути всем народам, а для себя керосина в хатах не держала»? Так было после Первой мировой войны. Не многое изменилось и после Второй мировой войны. Во всяком случае, жупелы «великосербской гегемонии» или «русского великодержавного шовинизма» влиятельными силами в мировое общественное сознание вбивались всякий раз, как только два наших народа пытались более полно явить свою национальную идентичность. Русская крестьянка, согбенная от трудов и забот на холодном поле — это шовинизм? Сербская крестьянка-труженица на родной земле — это гегемония?

У Сербии интересная история. Мне бы хотелось подчеркнуть одну особенность этого народа — чувство ответственности за судьбу близких народов. Идея общности судеб и исторического пути, получившая названия югославизма, распространилась среди всех славянских народов в конце ХIХ в. Роль лидера в национально-объединительном движении южных славян взяла на себя Сербия, ставшая не только центром антиосманского движения на Балканах, но и примером успешной борьбы за независимость. Идею создания объединенного югославского государства удалось осуществить в 1918 г. в результате сложной политической и дипломатической борьбы. Опустим все трудности на этом пути, те цели, которые преследовали разные народы в объединённом государстве. Обратим внимание лишь на тот факт, что Королевство Сербия настолько проникается идеей югославизма, что поднимает стяг, на котором вместо слова «Сербия» написано «объединённое государство всех югославян». Вместо Сербии возникает Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев, позже принявшее имя Югославия. Сербии же как таковой после 1918 г. нет. Идея жертвенности во имя югославянства, ощущение ответственности за судьбу других народов многонациональной страны — важные характеристики сознания сербов на протяжении почти всего ХХ века. Однако в межвоенный период эта идея, на фоне политической структуры власти монархического государства, воспринималась другими народами скорее как доминирование одной нации над другими, как угнетение, как великосербский шовинизм. После 1945 г. коммунисты активно борются с такими явлениями. О последствиях этой борьбы практически не писали. Однако они крайне важны для понимания последующей истории Югославии.

Речь идёт о том, что на менталитет сербской нации наложило отпечаток одно историческое явление. Ещё в годы войны наряду с задачей освобождения страны от фашизма продолжала оставаться актуальной и борьба против «великосербской гегемонии» за свободу всех народов. Причем, угнетатель имел не социально-классовый облик, а национальный. Так появляется и культивировался феномен страха перед «великосербской Югославией» и доминированием одной нации. У сербов складывается так называемый «комплекс вины». Дело в том, что Сербия при Тито считалась возможным носителем идеологии гегемонии. Произошло отождествление Сербии, а затем сербского народа с гегемонистской идеологией, проявлением которой была т. н. идея «Великой Сербии». Частое употребляемое выражение «гегемония великосербской буржуазии» в первые послевоенные годы постепенно уступало место выражению «великосербская гегемония». Одну из своих задач СКЮ видел в борьбе с этим явлением. Чтобы никто не обвинил их в национализме, коммунисты Сербии сами готовы были активно сражаться с идеологией «великосербизма» и гегемонизма. Поэтому идея жертвенности затмевается идей вины за четничество и «великосербство», которое вылилось в борьбу с т. н. сербским национализмом и т. н. великосербской гегемонией на протяжении долгих послевоенных лет. Постановка же «сербского вопроса» тогда могла, считало руководство страны, нарушить национальное равновесие, которое достигалось с большим трудом. Это прямо противоположный эффект национальной политики, когда самый крупный народ в многонациональном государстве стал «бояться» слишком открыто проявлять свои национальные чувства. Однако интересным было и то, что чувство ответственности за всю федерацию не исчезло и отчётливо проявилось в начале 90-х, когда федерация стояла на грани распада.

В 1991 г., когда страна распадалась, когда уже создавались армии Словении, Хорватии, Македонии на чисто национальной основе, сербской армии не было, была еще армия югославская. В 1991 г. из нее уходили солдаты и офицеры — хорваты, словенцы, македонцы, мусульмане. А армия продолжала называться югославской. Имеется в виду то, что она продолжала отстаивать идеи югославянства, идеи единого югославского государства. Интересно то, что распад СФРЮ дал Сербии шанс вернуть государственную самостоятельность вне рамок федерации, но она дольше других отстаивала федерацию.

Вся история Сербии во второй половине ХХ в. показывает, что о сербской государственности с 1918 по 2003 г. можно говорить лишь условно, только как о республике в рамках федерации. Сербы вместо того, чтобы открыто говорить о своих проблемах также, как и словенцы, хорваты, албанцы, до последнего отстаивали идею югославянства.

— (В. Б.) Вернемся к более близким временам, которые нашли отображение в вашем фундаментальном труде «История югославского кризиса (1990-2000)». Десять трагических лет тысячелетней сербской истории, тоже трагической. Что случилось за эти десять лет на Балканах? Традиционная союзница Россия на этот раз по сути ничем не помогла Сербии: «бал» в новой России правила ельцинская «семья». На всяких уровнях подвизалась тьма политических и иных дельцов, случайных, поверхностных, угодливо лакействующих перед неправедной силой. Тогдашний министр иностранных дел Козырев — один из них. По жесткому, но верному определению историка Джуретича, западничество Козырева, одного из мелких людей, поднявшихся на политическую сцену после распада СССР, было анациональным и лакейским, а лакейство его носило квислинговский характер. Ельцинщина — козыревщина в народе воспринимается как синоним разрушительства и предательства. Но ведь ситуация и впрямь была сложная, мир стал однополярен и Россия утратила реальность великой державы. Наверное, трудно было осуществить что либо существенное на балканском направлении? Или все же будь политическое руководство страны честным, умным и независимым, социально и национально ориентированным, результат был бы совсем иным?

Веселин Джуретич — не историк, скорее — философ, ему позволительно рассуждать «вообще», использовать популистскую терминологию. Я же — историк, который на основе фактов и документов изучал события трагического балканского десятилетия. Вопросы внешней политики России на Балканах меня особо интересовали. Поэтому могу с уверенностью сказать, что расстановка сил во внешней политике России была несколько иной, чем Вы упоминаете в вопросе.

А. В. Козырев был назначен министром иностранных дел РСФСР 11 октября 1990 г. и повторно 25 июля 1991 г. Он и остался возглавлять МИД России после декабря 1991 г. Ельцин оставил А. Козырева министром, хотя осознавал, что он — спорная фигура. Президента предупреждали, пишет он в книге, что «Козырев прозападник, Козырев проамериканец». Но Ельцин ставил задачу «создать не на словах, а на деле модель мирной российской дипломатии», и А. Козырев с этой точки зрения его устраивал. Ельцина прельщала «молодость А. Козырева, его выдержка, его холодноватый профессионализм», умение выдерживать большие физические нагрузки. В Вашингтоне министра РФ уже знали. «Светский, мягкий, бегло говоривший по-английски, Козырев был опытным дипломатом и протеже Шеварднадзе», — говорили о нем историк Майкл Бешлосс и политик Строуб Тэлботт. Егор Гайдар, премьер-министр в 1992 г., познакомился с Андреем Владимировичем осенью 1991 г. когда вместе работали над программой действий российского правительства. А. Козырев вызвал его симпатию, и Е. Гайдар коротко охарактеризовал его: «Интеллигентный, умный парень». «Нелегкими проблемами» молодого министра Е. Гайдар считал полную неопределенность статуса МИДа России при формально сохраняющемся Союзе, когда «традиционные претензии на имперское величие находятся в разительном контрасте с реалиями государственного банкротства».

То, с какими идеями новый министр начал руководить МИДом, видно из его ответа Ричарду Никсону об интересах новой России. А. Козырев сказал, что «одна из проблем Советского Союза состояла в том, что мы слишком как бы заклинились на национальных интересах. И теперь мы больше думаем об общечеловеческих ценностях. Но если у вас есть какие-то идеи и вы можете нам подсказать, как определить наши национальные интересы, — попросил он Никсона, — то я буду вам очень благодарен». Такого еще мир не видывал — министр суверенной России спрашивал бывшего президента США помочь ему в определении национальных интересов России! Никсон был удивлен. Присутствовавший при разговоре американский политолог Саймс заметил: «Российский министр человек, благожелательно относящийся к Соединенным Штатам, но я не уверен, насколько он понимает характер и интересы той державы, которую представляет». Никсон тогда подчеркнул, что ради американских национальных интересов он всегда готов был «драться изо всех сил», а Козырев вместо того, чтобы защищать и укреплять Россию, «хочет всем показать, какой он замечательный, приятный человек». Именно такая позиция российского министра позволила США рассматривать Россию не как партнера, а как клиента, о чем открыто говорил Збигнев Бжезинский.

И ещё следует уточнить один важный момент, который касается главной личности во внешней политике России того периода. Складывавшийся общефедеральный механизм разработки и принятия внешнеполитических решений был предельно прост. Согласно Конституции России, внешняя политика страны формулировалась президентом, а осуществлялась МИДом, однако практика была такова, что президент не принимал активного участия в выработке балканской внешнеполитической тактики (стратегия вообще отсутствовала), доверив ведение дел министру. Тот в свою очередь прекрасно пользовался этим положением и всегда умел убедить президента в необходимости тех или иных шагов. А. Козырев пользовался полным доверием президента. Это, наверное, связано с тем, что он был среди немногих, кто участвовал вместе с Б. Ельциным во встрече в Беловежской Пуще и разрабатывал документы о роспуске СССР. А. Козырев служил верно президенту России, но умело использовал в своих собственных интересах его нежелание заниматься внешней политикой.

К. Никифоров, несколько лет работавший в Кремле, отменно написал о взаимоотношениях президента и министра: «На наш взгляд, в позиции президента России было слишком много личных, субъективных моментов. Его образование и жизненный опыт были далеки от вопросов внешней политики. Он в них разбирался откровенно слабо. По свойству характера — ему претила необходимость скрупулезно вникать в детали, разбираться в дипломатических хитросплетениях. Он любил произвести эффект, ошарашить каким-либо неожиданным поступком, по-провинциальному хотел понравиться, стать на дружескую ногу с лидерами ведущих стран мира. И это очень четко уловил А. Козырев, превратившийся в «любимого министра» российского президента, в «верного Андрея». Именно установлению личных отношений Б. Ельцина с иностранными лидерами, организации его приемов за границей уделял А. Козырев основное внимание. И за все это ему фактически был дан карт-бланш в сфере внешней политики. Причем, благосклонности президента А. Козырев добивался, «можно сказать заискивающе», к месту и не к месту подчеркивая, что он проводит президентскую внешнюю политику (почему не национальную, не государственную?), что дипломатом номер один является сам Б. Ельцин, что благодаря этому роль России в мире якобы постоянно возрастает».

Подтверждением этого являются несколько строк, написанные президентом в своей книге о внешней политике. Он действительно пугался внешней политики, его буквально «сводил с ума» поток «переговоров, инициатив, встречных инициатив, миротворческих планов и так далее». О ситуации на Балканах президент мало что знал. Его рассуждения «о слоях» подоплеки конфликта очень напоминают путаницу в голове министра. Честно говоря, даже цитировать стыдно. «Первый слой на виду: Югославия — модель Союза. Тоже клубок исторических проблем... Тоже разные люди, оказавшиеся под одной крышей. Тито — один из самых «розовых» диктаторов ХХ в., при нем страна просто расцвела. Но искусственно сконструированная политика не учитывала заложенных в народе конфликтов. Проблемы Югославии начались как цепная реакция на события в Советском Союзе. И тут же страну охватил пожар». Вторым слоем подоплеки конфликта президент почему-то называет отношения России с другими великими державами. Когда США и Россия договариваются о совместных действиях, пишет Б. Ельцин, то это помогает формировать общую позицию международного сообщества. «И если кто-то идет против его воли — санкции неизбежны. Такой подход в мировой политике стал возможным только сейчас, благодаря новой российской политике». Здесь уже мысли А. Козырева пересказываются почти дословно, их ни с чем не перепутаешь. И далее: «Навязывать жесткие решения — это тоже позиция, тоже линия поведения, но до какого-то предела». Где же предел в Югославии, Б. Ельцин так и не пояснил. Видимо А. Козырев боялся его обозначить, ибо где-то пришлось бы останавливаться.

Иногда, правда, президент проявлял инициативу, и тогда его точка зрения не совпадала с точкой зрения министра — вспомним его заявления о необходимости признать Македонию, о неприсоединении к НАТО, об осуждении воздушных бомбардировок сербских позиций. В этом случае А. Козыреву приходилось лавировать, чтобы вернуть на прежние рельсы слегка изменившийся курс. Надо сказать, что ему почти всегда это удавалось.

Постепенно власть по решению внешнеполитических проблем все больше концентрировалась в руках министра иностранных дел. И вся ответственность за политику в этом регионе, соответственно, лежит также на А. В. Козыреве.

— (В. Б.) Западные власти давно уже действуют на поле двойных стандартов. Вам, как эксперту по балканским проблемам, лучше других известно, насколько успешно и зловеще эти двойные стандарты опробованы в бывшей Югославии. Натовские бомбардировки сербских территорий — очевидное преступление западного цивилизованного мира. НАТО подлежит суду не только моральному. Но антисербские силы повернули дело так, что судят не агрессора, а тех, кто оборонялся от агрессора. Этот Гаагский трибунал — заведомый и поистине редкостный фарс. Как пишут «Американцы за международный комитет правды», этот авантюристический, корыстный трибунал «во всем мире намеренно поддерживает беснование СМИ, в котором дружным хором обвиняемые объявлены виноватыми без суда... Он воплощает в себе наглость влиятельных сил, чьи лидеры подменили право силой». Как вы думаете, хватит ли у мирового сообщества мужества и достоинства отменить этот позорный фарс, а вместо трибунала создать конференцию по честному обсуждению балканских проблем с дальнейшей попыткой разрешить их?

На Ваш вопрос отвечу отрицательно. О мужестве и достоинстве в современной политике идти речь не может. Всё продумано и сделано преднамеренно для разрушения славянского пространства, разъединения славянских православных народов, для создания образа виновного за конфликт на Балканах, которого следует наказать. Я участвовала в работе Трибунала. Могу поделиться, если читателям интересно, своими воспоминаниями об этом действе. Прошу только учесть, что я, пока прохожу в качестве эксперта, не имею права открыто критиковать Трибунал.

Адвокаты сербского генерала Станислава Галича обратились ко мне с просьбой предоставить суду научную экспертизу и участвовать в защите генерала. Сомнений не было. Я согласилась. Генерал Галич, командующий Сараевско-Романийским корпусом в 1992-1994 гг., был арестован натовцами в БиГ 20 декабря 1999 г. Его обвиняли в преступлениях против человечности, в геноциде мусульманского населения Сараева, в снайперской стрельбе и блокаде города. Процесс начался 3 декабря 2001 г. Генерал очень хотел, чтобы в его защите участвовали русские. Так появились эксперт и два свидетеля — российский журналист и офицер, командующий русским миротворческим батальоном, располагавшимся в сербской части Сараева.

Я представила экспертизу на 120 страницах на сербском языке. Затем она была переведена на английский. После ознакомления с текстом экспертизы суд согласился допросить эксперта. Я видела свою задачу в том, чтобы объективно показать развитие событий, уйти от «официальной» версии, которая часто грешит субъективизмом и схематизмом, представить суду аргументы, которые бы поколебали их «установку», даже попытаться найти новые документы, на которые суд не обращал внимание. Писала я о причинах кризиса в Боснии и Герцеговине, о раскладе политических сил в 1990-1992 гг., о сути конфликта и военных столкновений, о позициях сторон и их вооружении, деятельности международных организаций по урегулированию конфликта, всех шести планах, о ситуации в Сараеве. Здесь особое внимание было уделено страданиям сербов, которых тысячами убивали в 1992-1993 гг. в Сараеве. Об этом вообще мало кто писал, а документов существует много. И так далее. Вопросов поднималось много, но все они, так или иначе, касались предмета обвинения.

В Гааге меня охватили противоречивые чувства. С одной стороны, я не верю в объективность суда, в его правовую компетентность. С другой, я должна помочь человеку, который невинно осужден. Для этого должна играть по правилам суда. И играла.

Когда ты входишь в здание Международного трибунала в Гааге, то понимаешь, что здесь функционирует серьезная машина, что дело поставлено на серьезную и широкую ногу. Все расписано по минутам, все отработано до мелочей. Попадая в МТБЮ, ты становишься винтиком этой машины и уже не можешь существовать самостоятельно. Ты нигде не можешь ходить без сопровождения. Одна девушка ведет тебя от входа до комнаты свидетелей, другая обслуживает в процессе ожидания и перерывов, помощник судьи тебя сопровождает в зал заседания. В комнате свидетелей тебя закрывают на ключ, ты ждешь своей очереди или отдыхаешь в перерыве заседания. Комнатка маленькая — 5 на 4 моих женских шагов. В ней — диван, кресло, стул, небольшой журнальный стол, холодильник с фантой и колой. Окно зашторено. Скрашивают твое ожидание всегда горячий кофе в кофеварке, кипяток для чая. На полочке — игры: шахматы, нарды, карты. Есть ручки и блокноты, несколько хорватских журналов. Если надо выйти в туалет, то звонишь по местному телефону, и сразу появляется девушка, которая ведет тебя долгими коридорами, открывая специальной карточкой несколько дверей. Серьезное дело. Сам не пройдешь. Мне пришлось 10 февраля прождать в этой комнате с утра и до двух часов дня, поскольку предыдущего эксперта — баллиста из Белграда — судьи допрашивали очень долго. Моя очередь в тот день так и не подошла. А на следующий день был выходной — ООН и все международный организации отмечали Байрам. Меня начали слушать, а это к обиде эксперта называется «перекрестный допрос», только в среду, 12 февраля. В зале заседания ты тоже должен придерживаться строгих правил — кланяться суду в начале и конце каждого заседания, после объявления перерыва, не пользоваться записями и конспектами, не задавать вопросов, прерывать свое выступление по знаку судьи, не говорить того, что от тебя не ждут, часто отвечать лишь «да» или «нет». В начале заседания ты повторяешь клятву говорить только правду и ничего кроме правды. После этого ты уже ни с кем не можешь общаться — ни с адвокатами, ни с работниками суда. И сколько бы дней не продлился допрос, ты находишься в полном одиночестве.

Судей на процессе Станислава Галича трое — Альфонсус Ори (Orie) из Нидерландов, Мохамед Эльмахди из Египта и колумбиец Рафаэль Нието-Навиа. В феврале уже можно было говорить о том, что дело движется к завершению. Обвинение свою «работу» закончило: заслушано около 120 свидетелей, несколько экспертов. Наступило время защиты. Генерала защищали Мара Пилипович из Белграда и швейцарец Стефан Пилетта-Занин. Есть у них несколько добровольных помощников, но силы явно не равны. Обвинение укомплектовано намного масштабнее, располагает большим штатом помощников. Несмотря на трудности, адвокаты работают дружно, высоко профессионально, бескорыстно, не дают себе ни перерыва, ни отдыха. Перед судом уже прошли 60 свидетелей, и среди них, кстати, были двое русских и двое украинцев, суду предложено заслушать 6 экспертов — баллистов, медиков, юристов, военных, психологов. Я представляла историческую науку, говорила об истории развития кризиса, делая упор на роли международных организаций в кризисе в Боснии и Герцеговине. Эксперты говорят после свидетелей. Останется еще заслушать заключительное слово обвинения, защиты, и затем будет вынесен приговор.

Эксперт подвергается допросу со всех сторон: сначала задают вопросы адвокаты, потом — обвинение, затем — судьи, затем снова защита, обвинение, снова судьи. Адвокатам отвели на моё заслушивание 1,5 часа. Вместе с тем, уже после вопросов защиты, меня допрашивали два дня. Трудность заключалась в том, что эксперт не имеет права пользоваться конспектами, записями, другими бумагами. Перед ним — только текст экспертизы. Поэтому приходилось держать в голове большое количество данных — цифр, дат, имен, цитат, резолюций, сносок, текстов документов. Надеюсь, что аргументы экспертизы были полезны суду. У судей есть возможность показать свою объективность. Воспользуются ли они ею?

Генерал выглядел спокойным, хотя и несколько усталым. Он внимательно следил за перепалкой сторон, постоянно переговаривался с адвокатами, вел свои записи. Могу рассказать об одной приятной для меня вещи. В конце второго дня заседаний генерал написал мне благодарственное письмо и передал его через адвокатов. Очень тронули слова: «Большое счастье, что вы здесь сказали правду...», «Очень Вам благодарен от имени всех сербов и своего личного имени...», «Было бы большой ошибкой для Вас, а особенно для нас, если бы Вы не появились в качестве эксперта здесь в суде...».

МТБЮ инкриминирует Галичу множество преступлений, среди которых блокада Сараева, снайперская стрельба и столь спорный эпизод, как минометный обстрел сараевского рынка Маркале 5 февраля 1994 года (погибли 68 и ранено 200 человек). За другой, схожий обстрел рынка (28 августа 1995 года) обвиняют не Галича, а других сербов, хотя уже доказано, что снаряд прилетел не с сербской стороны. В этом случае мне хотелось показать судьям, что прослеживается определенная закономерность в создании провокаций, за которыми следовали наказания сербов, т. е. лишь одной стороны конфликта. Так, за взрывом в очереди за хлебом на улице Васе Мискина в Сараеве 27 мая 1992 г., в котором были обвинены сербы, последовало введение санкций против Югославии 30 мая; после первого взрыва на рынке Маркале 5 февраля 1994 г., в котором опять же обвинили сербов, последовало начало участия НАТО в бомбежках сербских позиций. Маркале-2 по той же схеме произошел в августе 1995 г. И хотя российским офицерам удалось доказать невиновность сербов, наказание все-таки последовало. Их натовцы бомбили после этого случая уже две недели.

О введении санкций, о взрыве на ул. Васе Мискина и Маркале-1 мы дискутировали в Трибунале два дня. Я пыталась доказать, что существуют высказывания высокопоставленных деятелей международных организаций, согласно которым в ООН были первоначальные экспертизы баллистов, доказывающие невиновность сербов. Об этом писали и говорили Дэвид Оуэн, Ясуши Акаши, Майкл Роуз, лорд Каррингтон. Лорд Оуэн в своей книге даже называет причины, по которым эти сведения скрывались от общественности. Суду бы надо затребовать те документы в архиве ООН. В этом и должна, на мой взгляд, проявиться объективность трибунала. Но особого желания у судей «копать» в этом направлении я не заметила. Чаще вопросы касались мелочей — уточнение страниц, источников, кавычек в цитатах, опечаток, адекватности сербского и английского переводов. Особенно некомпетентным выглядели представители обвинения. Даже доставляло удовольствие разбивать их аргументацию, поскольку они плохо владели материалом, если он выходил за рамки существующей схемы.

Штамп о виновности сербов сложился еще в 1991 г. Его, к сожалению, сегодня очень трудно переломить. Ведь над его созданием работали долго и упорно как субъекты конфликта, так и многие международные организации. Штамп вообще очень трудно разрушать. Сейчас все делается для того, чтобы сформировать у сербов «комплекс вины» за все, что происходило на Балканах в 90-е годы. Кстати, белградские власти вовсе не возражают против этого, связывая тот период с именем и виной Милошевича. Только они забывают о том, что тень ложится на весь сербский народ. Страшными последствиями деятельности Трибунала, к сожалению, может стать то, что на многие годы клеймо преступников ляжет на весь сербский народ, а международные организации и НАТО получат еще одно доказательство своей правоты в наказании Сербии — и санкциями, и блокадой, и бомбежками. Очень не хочу, чтобы это случилось. А как историк желаю, чтобы истина восторжествовала.

— (В. Б.) Вы много раз бывали на Балканах и прежде всего в Сербии. Как и весь мир, Сербия эволюционирует в направлении, заданном глобалистким мировым проектом. И все же есть надежда, что высокие традиции и святыни Сербии, ее православный дух, ее храмы и песни сохранятся, и найдутся силы, которые смогут все это сохранить. Не расскажете ли вы об этом в новой книге, если такая вами пишется?

Я сейчас работаю над несколькими книгами. Во-первых, готовится второе издание моей монографии, которую Вы уже упоминали, об истории югославского кризиса. Мне хочется исправить ошибки, сделать ряд добавлений и издать её в двух томах, как это было в белградском издании. Сейчас мою книгу в России уже не достать, а читать её трудно — шрифт очень мелкий. Надеюсь, что всё удастся исправить. Затем задумана книга о переговорном процессе об окончании агрессии НАТО на Югославию в июне 1999 г. Постараюсь высветить роль России и её политиков в этом процессе. Кроме того, участвую в написании коллективной монографии «Очерки политической истории Югославии в 20 в.», где предстоит по-новому рассмотреть многие годы послевоенной истории страны. Сейчас же мы в нашем Центре работаем над третьим томом документов «Албанский фактор в кризисе на территории бывшей Югославии». Так что планов — громадьё, и главное — успеть их выполнить.

Конечно, мы очень любим «наш» регион, с болью переживаем за всё случившееся, стараемся оставить в истории рассказ о том, что здесь происходило. Часто многое в Сербии и Черногории кажется бесперспективным, особенно сегодня. Но мы — историки, а, значит, уверены, что всё в истории проходит, а, особенно быстро — правители, режимы, властители. Остаётся честный, трудолюбивый, дружелюбный, гордый и добрый народ. Дух православия укажет дорогу, храмы и молитвы защитят, вера поможет. Сербы пройдут все искушения и испытания, но сохранят свою историческую память, будут петь свои песни, рассказывать своим детям на своей земле истории о славных подвигах предков и останутся самым сильным и самым светлым народом на Балканах.