Капитуляция Сербии под бешеным натиском США-НАТО принесла окончание последнему большому стратегическому опыту двадцатого столетия. Его кровавое завершение придало этому веку определенную трагическую соразмерность. Он начался с подавления антиколониального восстания боксеров в Китае, а закончился войной, которая завершает низведение Балкан до уровня неоколониального протектората ведущих империалистических держав.

Еще слишком рано оценивать полную меру опустошения, нанесенного Сербии и Косово ракетами и бомбами Соединенных Штатов. Число погибших военных у сербов оценивается в 5 тысяч человек, а раненых — в два раза больше. Погибло по крайней мере полторы тысячи гражданских лиц. В продолжение почти 35 тысяч самолето-вылетов воздушные силы США при содействии своих европейских сообщников разрушили огромную часть промышленной и социальной инфраструктуры Югославии. По оценкам НАТО, 57 процентов нефтяных запасов страны были уничтожены или потерпели ущерб. Почти все главные автомагистрали, железные дороги и мосты подверглись широкомасштабным бомбардировкам. Электрические трансформаторы, ключевые электростанции и водоочистные сооружения, от которых зависят современные городские центры, действуют только на малую долю от их довоенной мощности. Несколько сот тысяч рабочих потеряли средства к существованию из-за разрушения их заводов и рабочих мест. Несколько главных больниц сильно пострадали при бомбардировках. Получили повреждения или были разрушены школы, в которых в общем целом училось 100 тысяч детей.

Оценочная стоимость восстановления того, что было разрушено НАТО, колеблется от 50 до 150 миллиардов долларов. Даже меньшие цифры были бы далеки от уровня тех реальных ресурсов, которыми располагает Югославия. Ожидается, что валовой национальный продукт в этом году снизится на 30 процентов. В течение последних двух месяцев потребительские расходы упали почти на две трети. Исследователи экономики уже подсчитали, что без внешней помощи Югославии потребуется 45 лет, чтобы достичь хотя бы того ограниченного уровня экономического развития, на котором она находилась в 1989 году!

Бомбардировки Югославии обнажили реальные отношения, которые существуют между империализмом и малыми нациями. Великие обвинительные вердикты, которые были вынесены империализму в работах, написанных в первые годы двадцатого века Гобсоном, Лениным, Люксембург и Гильфердингом, читаются как современные документы. В экономическом отношении малые нации находятся во власти кредитных учреждений и финансовых институтов ведущих империалистических держав. В области политики любая попытка отстаивать свои независимые интересы влечет за собой угрозу разрушительного ответного удара. С возрастающей частотой малые государства лишаются своего национального суверенитета, принужденные допускать иностранную военную оккупацию и подчиняться формам правления, которые имеют, по существу, колониальный характер. Демонтаж старых колониальных империй в конце сороковых и в продолжение пятидесятых и шестидесятых годов в свете современных событий все больше и больше кажется только временным эпизодом в истории империализма.

Нападение на Югославию было бы правильнее назвать массовой бойней, а не войной. Война предполагает столкновение, в котором обе стороны подвергаются, по крайней мере, некоторой значительной степени риска. Никогда в истории не было военного конфликта, в котором бы существовал такой огромный дисбаланс между противоборствующими силами. Даже кровавое и одностороннее нападение Гитлера на Польшу, Голландию и Норвегию ставило немецкие силы перед заметным уровнем опасности. Этот элемент военного риска для Соединенных Штатов в последней войне совершенно отсутствовал. Не потеряв ни одной жизни даже от шальной пули, пилоты и операторы компьютеризированных ракетных пусковых систем НАТО нанесли огромный вред почти всей территории Югославии.

Этот дисбаланс в военных ресурсах противоборствующих сторон является определяющей характерной чертой этой войны. В конце двадцатого века экономические ресурсы империалистических держав гарантируют их технологическое превосходство, которое, в свою очередь, превращается в подавляющее военное преимущество. Внутри этой международной структуры Соединенные Штаты стали главной угнетающей империалистической нацией, которая использует свое технологическое превосходство в области оружия точного наведения, чтобы запугивать, терроризировать и, если будет принято такое решение, нанести огромный ущерб фактически беззащитным малым и слаборазвитым странам, которые по той или иной причине поступают по-своему.

С военной точки зрения кампания бомбардировок снова показала смертоносные способности военной машины Соединенных Штатов. Их военные подрядчики поздравляют себя и потирают руки в предвкушении потока доходов, который потечет от заказов на поставку, когда Пентагон будет восполнять свои военные арсеналы. Однако капитуляция Сербии является Пирровой победой. Соединенные Штаты осуществили свои краткосрочные цели на Балканах, однако они достигли этого ценой огромных долговременных политических потерь. Несмотря на напыщенную пропагандистскую кампанию по изображению разрушения Югославии в качестве гуманитарного акта, международный образ Соединенных Штатов потерпел непоправимый урон. В атмосфере политической путаницы и сумятицы, которая была характерна для периода, связанного с крахом Советского Союза, престиж Соединенных Штатов достиг высот, невиданных со времен славных лет Второй Мировой войны. Иллюзии в «демократическую» и «гуманитарную» роль Америки распространились в очень значительной степени.

Многое изменилось за это десятилетие. Бесконечная серия залпов крылатыми ракетами против то одного, то другого беззащитного противника вызвала среди широких масс чувство отвращения. Весь мир воспринимает теперь Соединенные Штаты как жестокого и опасного наглеца, который не остановится ни перед чем в защите своих интересов. Возмущение, которое вспыхнуло на улицах Пекина после бомбардировки китайского посольства в Белграде, явилось не просто продуктом пропаганды сталинистского режима и шовинистских подстрекательств с его стороны. Скорее это стало выражением довольно широко распространившегося в данный момент понимания того, что произошедшее с Белградом может случиться через несколько лет и с Пекином. Более проницательные представители американского империализма опасаются, что ухудшение имиджа Соединенных Штатов будет иметь серьезную политическую цену. В дискуссии за круглым столом, которая прошла в программе новостей ABC «Ночная линия» после первого объявления о принятии Милошевичем условий НАТО, бывший госсекретарь Лоуренс Иглбергер (Eagleburger) высказал такое мнение: «Мы представили остальному миру зрелище хулигана, сидящего за пультом управления, который нажимает кнопку, люди где-то там умирают, мы же не платим ничего, кроме цены ракеты... это зрелище будет преследовать нас, когда мы будем иметь дело с остальным миром в последующие годы».

Даже среди самих союзников НАТО существует обеспокоенность международными аппетитами Соединенных Штатов и их готовностью использовать любые методы для того, чтобы получить то, что они хотят. Публично европейские президенты и премьер-министры послушно преклоняют колена перед Соединенными Штатами и заявляют о вечной дружбе. Частным же образом между собой и в комнатах «безопасности», где они надеются не быть подслушанными ЦРУ, эти лидеры интересуются, где и против кого Соединенные Штаты сделают свой следующий ход. Что произойдет, если и когда интересы Европы столкнуться с интересами Соединенных Штатов? В прошлом году обложки журналов Time и Newsweek пестрели изображениями Саддама Хусейна. В этом году Слободана Милошевича. Кто будет в следующем году? Кого CNNобъявит новейшим международным злодеем, первым «Гитлером» нового века?

Намного более значительным фактом, чем заявления о натовской солидарности, явилось заявление лидеров 15 европейских стран накануне капитуляции Югославии о том, что они преобразуют Европейский Союз в независимую военную силу. «Этот союз, — как было сказано в их официальном заявлении, — должен обладать способностью самостоятельных действий, опираясь на надежные военные силы, способом принимать решения для их использования и готовностью поступать таким образом, чтобы реагировать на международные кризисы без ущерба для действий НАТО». В основе этого заявления лежит убежденность европейских лидеров в том, что способность европейского капитализма конкурировать с Соединенными Штатами в мировом масштабе — то есть выжить — зависит от надежной военной силы, которая способна охранять и защищать его собственные международные интересы. Для европейской буржуазии нетерпимо положение, при котором только Соединенные Штаты должны обладать способностью развертывать военную мощь для достижения геополитических стратегических преимуществ и экономических интересов. Таким образом, сегодня, после окончания войны против Югославии, конкуренция между ведущими империалистическими державами балансирует на грани откровенно милитаристской конфронтации.

Далекая от того, чтобы представлять гуманитарный разрыв с прошлым, Балканская война 1999 года является сигналом опасного возрождения самых злокачественных черт международной политики: узаконение открытого использования подавляющей военной мощи против малых стран для достижения стратегических интересов «Большой державы», циничное попрание принципа национального суверенитета и фактическое восстановление колониальных форм подчинения, равно как и оживление межимпериалистических антагонизмов, которые несут в себе семена новой мировой войны. Демоны империализма, которые впервые проявили себя в начале двадцатого столетия, не изгнаны международной буржуазией. Они еще будут преследовать человечество, когда оно вступит в двадцать первый век.

Средства информации и война против Югославии

Пропаганда играет решающую роль во всех войнах. «Думайте о прессе, — сказал как-то глава нацистской пропаганды Йозеф Геббельс, — как о клавиатуре, на которой может играть правительство». Однако масштаб, технологическая изощренность и воздействие современной пропаганды превосходит собой все, что только можно было представить в эпоху Второй Мировой войны. Самые современные технологии промывания мозгов, разработанные рекламной и развлекательной индустрией, нашли свое законченное выражение в «маркетинге» войны для массовой аудитории. Результативность всего этого грязного предприятия основывается на эффектном использовании одной единственной эмоционально нагруженной фразы, которая рассчитана на дезориентацию публики. Во время кампании бомбардировок Ирака 1998-1999 годов такой фразой стало «оружие массового поражения». Чтобы мобилизовать общественное мнение на поддержку агрессии против Югославии, все противоречия, сложности и неясности на Балканах были растворены в единственной фразе, которая повторялась изо дня в день: «этнические чистки». Американская и международная общественность бомбардировались одним и тем же бесконечным заклинанием: война ведется для того, чтобы предотвратить массовые убийства. Видеоклипы с этническими албанскими беженцами, нескончаемым потоком покидающими Косово, показывались по телевидению таким образом, что телезрители оставались в совершеннейшем неведении относительно исторического и политического контекста того, что им, собственно, показывают. Тот факт, что число погибших в Косово до начала бомбардировок было относительно малым, по крайней мере по сравнению с коммунальными конфликтами, происходящими в других частях мира, был просто-напросто замолчан. Что касается действительного числа косовских албанцев, убитых непосредственно сербскими военными и военизированными формированиями, то необузданные заявления правительства США и представителей НАТО, которые называли цифры от 100 000 до 250 000 погибших, были совершенно необоснованными и не имели никакого отношения к реальности.

Сравнения, которые походя делались между конфликтом в Косово и Холокостом, были совершенно неприличными. Параллели между Сербией и нацистской Германией являлись просто абсурдными. Когда Международный Трибунал (в Гааге — ред.) наконец выпустил свое политически мотивированное обвинительное заключение против Милошевича, число смертей, за которое он был признан официально ответственным, составляло 391 человек. Никто не пытается доказать, что Милошевич гуманист, однако есть люди, ответственные за гораздо большее число смертей, чем он, в том числе американец Генри Киссинджер, который выдвигался на получение Нобелевской премии мира. Временами казалось, что вся пропагандистская кампания прогибалась под тяжестью своей собственной лживости и глупости. Тем не менее, тот факт, что существуют иные причины для этой войны, чем официально признанные гуманитарные мотивы, провозглашенные администрацией Клинтона, никогда не признавался в американских средствах массовой информации даже теми, кто пытался самым робким образом ставить под вопрос обоснованность решения о бомбардировках Югославии.

Средства информации не предприняли никаких усилий для того, чтобы расследовать исторические истоки конфликта. Решающие вопросы, такие как отношение между экономической политикой, навязанной Югославии Международным Валютным Фондом, и возобновлением общинной напряженности, никогда публично не обсуждались. Не существовало никакого критического обзора гибельного влияния германской и американской политики начала девяностых годов — в особенности признания с их стороны независимости Словении, Хорватии и Боснии — на начало гражданской войны на Балканах. То, что сербы могли иметь какую-либо причину для неудовлетворенности политическими и экономическими последствиями внезапного распада Югославии — государства, которое существовало с 1918 года, — то это даже не обсуждалось. Соединенными Штатами и западноевропейскими державами не было предложено никакого объяснения разительному контрасту между их отношением к территориальным притязаниям и этнической политике Хорватии, Словении и Боснии, с одной стороны, и Сербии — с другой. Почему, например, Соединенные Штаты активно поддерживали в 1995 году «этническую чистку» в Хорватии, направленную против двухсот пятидесяти тысяч сербов, живших в области Крайина? На ответ рассчитывать не приходится.

В качестве общего правила масс-медиа замалчивали любую информацию, которая давала хотя бы слабейшее оправдание действиям сербского правительства. Самым известным примером умышленной фальсификации была интерпретация средствами информации переговоров в Рамбуйе. Во первых, они постоянно ссылались на отказ сербов подписать соглашение в Рамбуйе — хотя все те, кто был близко знаком с переговорным процессом, понимали, что в Рамбуйе не было ни переговоров, ни соглашения. То, что отвергли сербы, было не подлежащим обсуждению ультиматумом.

Еще более бесчестно американские и западноевропейские средства информации утаивали критически важную информацию, которая могла бы расположить общественное мнение против нападения на Югославию. Средства информации просто не упоминали о том, что «соглашение» включало в себя приложение, согласно одному из параграфов которого сербы должны были предоставить силам НАТО право передвижения по своему желанию не только по территории Косово, но и по всем областям Югославии. Значение этого параграфа было очевидно: Соединенные Штаты намеренно ставили Милошевича перед ультиматумом, который, как они знали, он не в состоянии принять. Даже после того, как эта информация просочилась через Интернет, средства массовой информации в общем целом ее проигнорировали. И только после капитуляции Сербии в своей передовой статье в выпуске от 5 июня газета New York Timesнаконец сообщила и даже процитировала эту часть приложения. Она даже признала, что именно удаление этих дополнений из числа условий, предложенных Черномырдиным и Ахтисаари, явилось решающим фактором того, что Милошевича удалось убедить на согласие с выводом сербских войск из Косово.

Империализм и Балканы

В той степени, в какой средства информации обеспечили одномерное изображение темы этнических чисток, они препятствовали рассмотрению более существенных и важных причин, которые стояли за решением администрации Клинтона начать нападение на Югославию. К несчастью ученые эксперты США в области балканской истории и международной политики, только за немногими благородными исключениями, показали малую предрасположенность к тому, чтобы публично бросить вызов пропагандистской кампании. В самом деле, посредством отбрасывания самого предположения о том, что на Балканах были поставлены на карту какие-либо материальные интересы, они придали гуманитарной позе, принятой правительством США, известную степень интеллектуального доверия.

В то же время даже самое беглое изучение этого региона показывает, что это является определенно ложный взгляд. Косово богато ценными для рынка ресурсами. Прерывая в конце концов свое долгое молчание по этому поводу, New York Times— этот столп Государственного департамента США — в выпуске от 2 июня опубликовала статью, озаглавленную «Трофей: Вопрос о том, кто будет контролировать богатые шахты Косово». Она начинается следующим образом: «Рассматривается ряд неофициальных планов раздела Косово. Все они ставят вопрос о том, кто будет контролировать важный северный горный регион. Бомбардировки сделали трудным подсчет цифр действующего производства. Специалисты говорят, что запасы включают большие залежи угля вместе с никелем, свинцом, цинком и другими минералами».

Разумеется, наличие таких ресурсов не может само по себе обеспечить достаточное объяснение войне. Это было бы слишком большим упрощением сложных стратегических переменных величин, если пытаться сводить решение о начале войны к наличию определенного сырья в намеченной стране. Однако понятие материальных интересов охватывает нечто большее, чем текущие финансовые выгоды для той или иной промышленности или многопрофильной корпорации. Финансовая и промышленная элита империалистических стран определяет свои материальные интересы в рамках международных геополитических расчетов. Существуют случаи, в которых бесплодная полоса земли, лишенная реальной цены в смысле запасов для добывающей промышленности, тем не менее может рассматриваться — вследствие географического положения или особенностей международных политических отношений и обязательств, — в качестве стратегического приобретения неоценимого значения. Гибралтар, который состоит главным образом из большой скалы, является именно таким владением. Существуют другие регионы, которые обладают подобной же экстраординарной реальной ценностью — особенно Персидский залив, — что империалистические державы не остановятся ни перед чем, чтобы сохранить над ними контроль.

Балканы не плавают в море нефти, но они не являются и бесплодной пустыней. Однако их стратегическое значение было постоянным фактором в политике империалистических держав. Либо из-за своего географического положения, либо как критически важный транзитный пункт между Западной Европой и Востоком, либо же в качестве буфера против экспансии России (а позднее СССР) на юг, — Балканы играли решающую роль в международном балансе сил. События на Балканах привели к началу Первой Мировой войны, поскольку ультиматум, предъявленный Австро-Венгрией Сербии в июле 1914 года (тень ультиматума США-НАТО 85 лет спустя) угрожал дестабилизировать ненадежное равновесие между ведущими европейскими государствами.

На протяжении двадцатого столетия отношение Соединенных Штатов к Балканам определялось общими международными соображениями. В ходе Первой Мировой войны решение президента Вудро Вильсона защитить право национального самоопределения мотивировалось отчасти стремлением использовать национальные устремления балканского народа против Австро-Венгерской империи. Один из известных «Четырнадцати пунктов», сформулированных Вильсоном в качестве основы для окончания мировой войны, защищал права Сербии, в том числе ее право иметь доступ к морю (которому сегодня угрожает поощрение со стороны Соединенных Штатов отделения Черногории). После окончания Второй Мировой войны углубление противостояния с Советским Союзом явилось решающим фактором в определении отношения политики США к новому режиму в Белграде, возглавляемому маршалом Тито. Возникновение в 1948 году острого конфликта между Сталиным и Тито оказало существенное влияние на оценку Вашингтоном роли Югославии в мировых отношениях. Рассматривая режим Тито в качестве препятствия на пути советской экспансии через Адриатическое море к Средиземноморью (и, следовательно, в Южную Европу и на Ближний Восток), Соединенные Штаты превратились в решительного защитника единства и территориальной целостности Югославии.

Развал Советского Союза внес изменения в отношения между Вашингтоном и Белградом. В отсутствие призрака советской экспансии Соединенные Штаты больше не видели какой-либо необходимости сохранять свои обязательства по отношению к объединенному югославскому государству. Американская политика отразила новую совокупность забот, касавшихся быстрой реорганизации экономик бывшего СССР и сталинистских режимов в Восточной Европе на основе капиталистических принципов рынка. После некоторого первоначального колебания творцы американской политики склонились к мнению, что процессу экономической денационализации и проникновение западного капитала способствует развал старых централизованных государственных структур, которые играли такую огромную роль в бюрократически руководимых в советском стиле хозяйствах. Тогда Соединенные Штаты и их западноевропейские союзники приступили к организации демонтажа единой Югославской Федерации. Это было осуществлено достаточно просто, путем официального признания республик старой федерации — начиная со Словении, Хорватии, а затем и Боснии — в качестве независимых суверенных государств. Результаты этой политики были катастрофическими. Как заметил один из ведущих специалистов по Балканам профессор Раджу Г. К. Томас (Raju G. C. Thomas):

«До провозглашения односторонней декларации о независимости Словенией и Хорватией и ее последующего признания Германией и Ватиканом, за которыми последовала остальная Европа и Соединенные Штаты, в Югославии не было никаких массовых убийств. До признания независимости Боснии не было никаких массовых убийств в Боснии. Сохранение старого югославского государства могло оказаться меньшим из всех зол. Проблемы начались, когда произошло признание независимости или стало оказываться давление для в этом направлении. Бывшая Югославия не совершала «агрессии» против соседних государств. Зато с несомненностью действительная «агрессия» в Югославии началась вместе с признанием со стороны Запада независимости Словении и Хорватии. Территориальная целостность государства, которое было добровольно создано и которое существовало с декабря 1918 года, была уничтожена. В 1991 году политика признания новых государств обеспечила способ разрушения долгое время существовавших суверенных независимых государств. Когда несколько богатых и могущественных государств решают демонтировать суверенное независимое государство посредством политики признания (самостоятельности его частей), каким образом это государство предположительно могло бы защитить себя? Не может существовать средства сдерживания или защиты против такой формы международного государственного разрушения. В самом деле, Запад, возглавляемый Германией, а позже США, ликвидировал Югославию посредством политики признания государственной независимости (его бывших республик)».

Международные стратегические последствия роспуска СССР дали Соединенным Штатам и НАТО еще одну причину поощрять демонтаж старой Югославской Федерации. Соединенные Штаты всеми силами стремились использовать вакуум власти, созданный крахом Советского Союза, для того, чтобы быстро распространить свое влияние на восток и получить контроль над огромными неосвоенными запасами нефти и природного газа в только что ставших независимыми центрально-азиатских республиках бывшего СССР. Внутри этого нового геополитического окружения Балканы приобрели исключительное стратегическое значение в качестве жизненно важного тылового плацдарма для распространения на Центральную Азию влияния империалистических сил, в особенности Соединенных Штатов. В этом заключен основной источник конфликта между Соединенными Штатами и режимом Милошевича. Несомненно то, что Милошевич никогда не выступал против установления рыночной экономики в Югославии. Равным образом, следуя этому подходу, он никогда не препятствовал развитию рабочих отношений с ведущими империалистическими державами. Однако роспуск Югославской Федерации, вопреки первоначальным ожиданиям Милошевича, ставил Сербию во все более невыгодное положение.

Нет необходимости симпатизировать программе Милошевича для того, чтобы признать: империалистическая политика на Балканах осуществлялась посредством лицемерного двойного стандарта, который ослаблял Сербию и ставил под угрозу всю сербскую общину, проживающую в разных частях старой федерации. В то время как действия, предпринимавшиеся хорватскими и боснийскими мусульманскими вооруженными силами — которые включали в себя то, что стало известным как «этническая чистка» — рассматривались главным образом как оправданные меры национальной самообороны, действия сербов осуждались как нетерпимые нарушения международного порядка. Логика югославского распада неизбежно тяготела к тому, чтобы делать преступной каждую меру, предпринятую Сербией для защиты своих национальных интересов в рамках новой государственной системы. Признание Словении, Хорватии и Боснии превратило югославскую армию в глазах империалистического «международного сообщества» в агрессора, который угрожает независимости и суверенитету новых независимых государств. Действия сербских меньшинств вне границ того, что осталось от старой федерации, также рассматривались как примеры югославской агрессии. В той степени, в какой сербская неудовлетворенность результатом раздела Балканского полуострова проявляла себя в качестве препятствия для далеко идущих стратегических целей американского империализма, она возбуждала гнев Вашингтона и толкала его к выводу, что Сербии следует преподать незабываемый урок.

Глобальный всплеск империализма США и второе «Американское столетие»

Нападение на Югославию было предпринято соединенными силами НАТО. Однако в своем планировании и осуществлении эта война была американским предприятием. Даже несколько комическое исполнение премьер-министром Тони Блэром роли Маргарет Тэтчер не могло скрыть тот факт, что Соединенные Штаты в самом буквальном смысле были застрельщиками этой войны. Когда 24 марта по Югославии были выпущены первые крылатые ракеты, это означало, что менее чем в продолжение года Соединенные Штаты четвертый раз бомбят иностранное государство. В начале этого года, преследуя призрак «оружия массового поражения» Саддама Хусейна, администрация Клинтона начала жестокую кампанию бомбардировок против Ирака. Бомбардировки Ирака превратились сегодня по существу в постоянную и рутинную характерную черту американской внешней политики. Хроника американской военной деятельности в течение последних десяти лет с любой объективной точки зрения является предметом изумления и ужаса. Страна, которая твердит о своей любви к миру, почти непрерывно принимала участие то в одном, то в другом военном конфликте за границами Соединенных Штатов. Было осуществлено не менее шести крупных акций, включавших в себя наземную операцию и/или бомбардировку: Панама (1989), Персидский залив I (1990-1991), Сомали (1992-1993), Босния (1995), Персидский залив II (1999), и Косово-Югославия (1999). Кроме того, имела место серия оккупаций: Гаити (1994), Босния (1995) и Македония (1995). Число людей, потерявших жизнь в результате прямого или косвенного влияния американских военных действий в течение последнего десятилетия, достигает сотен тысяч. Естественно, каждый из этих случаев подавался правительством США и средствами массовой информации как акт благожелательного миротворчества. В действительности все эти действия являются объективными проявлениями все возрастающего милитаристского характера, свойственного американскому империализму.

Существует очевидная и неоспоримая связь между крахом Советского Союза и самонадеянностью и жестокостью, с которыми в продолжение девяностых годов Соединенные Штаты осуществляют свою международную программу. Значительные слои американской правящей элиты убедили себя в том, что отсутствие какого бы то ни было значимого международного противника, способного оказать сопротивление Соединенным Штатам, предоставляет исторически беспрецедентную возможность для установления посредством использование военной силы неоспоримого положения глобального превосходства. В отличие от ситуации после Второй Мировой войны, когда мечты об «американском столетии» и глобальные амбиции Соединенных Штатов были развеяны препятствиями, порожденными существованием Советского Союза, сейчас творцы политики в Вашингтоне и ученые головы по всей стране доказывают, что подавляющее военное превосходство сделает двадцать первый век веком Америки. Не встречающая каких-либо препятствий со стороны внешних затруднений или серьезной внутренней оппозиции, миссия Соединенных Штатов заключается в том, чтобы смести все барьеры для переустройства мирового хозяйства на основе рыночных принципов в интерпретации и при господстве американских транснациональных корпораций.

Соединенным Штатам необходимо только, доказывают они, преодолеть любую склонность к щепетильности при использовании военной силы. Вот как это кратко выразил в New York TimesТомас Фридмен (Friedman) вскоре после начала войны против Югославии: «Невидимая рука рынка никогда не будет работать без невидимого кулака — «Макдональдс» не может процветать без «Макдонелл-Дуглас», производителя F-15. А невидимым кулаком, который обеспечивает мировую безопасность для технологий Силиконовой долины, называется армия, военно-воздушные и военно-морские силы и морская пехота Соединенных Штатов... Без находящейся при исполнении долга Америки не будет «Америки-онлайн» (America Online— крупнейшая фирма — поставщик услуг в Интернете)».

Будущее войны и культ оружия точного наведения

Бесстыдная и детальная разработка этой перспективы содержится в недавно опубликованной книге Джорджа и Мередит Фридман Война будущего (The Future of War). Главный аргумент Фридманов, которые являются специалистами в области исследования стратегии бизнеса, состоит в том, что американский арсенал оружия точного наведения дал Америке такую степень военного превосходства, которая обеспечит ей на десятилетия, если не на столетия, мировой господство. Они пишут:

«В то время как война будет продолжать господствовать в международной системе и определять ее, способ, которым войны будут вестись, подвергается серьезному изменению, и это изменение значительно усиливает американскую мощь. В самом деле, двадцать первый век будет характеризоваться подавляющей и прочной мощью Соединенных Штатов. Мы утверждаем, что рост американской мощи является не просто другим моментом в глобальной системе, существующей на протяжении пяти веков, но действительно открывает эпоху существования совершенно новой глобальной системы. Мы находимся в абсолютно новой эпохе, в которой мир, вращавшийся вокруг Европы, заменен миром, вращающимся вокруг Северной Америки».

Согласно Фридманам, этот всемирно-исторический сдвиг в местонахождении глобальной силы был возвещен войной в Персидском заливе 1991 года. «Нечто экстраординарное случилось в ходе операции «Буря в пустыне», — заявляют они. — Полнейшая односторонность победы, разгром иракской армии на фоне немногих раненых с американской стороны указывают на качественное изменение в соотношении военной мощи». Причиной подавляющего характера американской победы было развертывание оружия точного наведения, оружия, траектория которого впервые не контролировалась законами гравитации и баллистики. Способное корректировать свой собственный курс и отыскивать свои цели, «оружие точного наведения изменило статистические основы войны и вместе с этим подсчет как политической, так и военной мощи». Фридманы заявляют, что применение оружия точного наведения является изобретением, которое «находится в одном ряду с изобретением огнестрельного оружия, фаланги и колесниц как определенного момента в человеческой истории». Подобно тому, как Европа «захватила мир с помощью пушек», так и возникновение оружия точного наведения означает начало новой эпохи в истории, характерной чертой которой является американское господство. Фридманы делают вывод:

«Двадцать первый век будет американским веком. Это утверждение может показаться странным, поскольку с некоторых пор стало общепринято думать, что двадцатый век был веком Америки и что с его окончанием американскому превосходству приходит конец. Но период от американского вмешательства, определившего результат Первой Мировой войны, до настоящего времени был просто прологом. В последние сто лет стали видны только грубые очертания американской мощи, не полностью оформленные и всегда прикрытые преходящими проблемами и вызовами незначительного характера: советский спутник, Вьетнам, Иран, Япония. В ретроспективе будет очевидно, что неповоротливость и неудачи Америки были не более чем грехами молодости преходящего значения, не стоящими внимания».

Даже не говоря об обоснованности оценки Фридманами исторического значения оружия точного наведения, тот факт, что их мнение отражает точку зрения значительного слоя элиты, которая выступает творцом политики в Соединенных Штатах, уже сам по себе обладает большим объективным значением. Нет ничего более опасного, чем плохая идея, время которой пришло. Как уже было продемонстрировано решением поставить Югославию перед ультиматумом «сдаться или быть уничтоженной», стратеги американского империализма убедили себя в том, что оружие точного наведения сделало войну эффективным, жизнеспособным и мало рискованным политическим предприятием.

Мысль, согласно которой военная сила является решающим фактором в истории, вряд ли нова. Однако, рассмотренная теоретически, она выражает вульгарную и упрощенную идею действительных причинных отношений в историческом процессе. Политика войны и технологии вооружения не являются существенными факторами в истории. В действительности оба эти фактора вырастают на основе и в конечном счете определяются более существенными социо-экономическими факторами. Внедрение новой системы вооружения, разумеется, может повлиять на результат того или иного сражения или даже, при определенных условиях, войны. Однако на большом отрезке истории это является подчиненным и случайным фактором. Сегодня Соединенные Штаты пользуются «конкурентным преимуществом» в производстве оружия. Однако ни это преимущество, ни продукты этого производства не могут гарантировать мировое господство. Несмотря на изощренность своего вооружения, финансово-промышленная основа преобладающей роли Соединенных Штатов в делах мирового капитализма является намного менее значительной, чем пятьдесят лет назад. Доля США в мировом производстве резко уменьшилась. Международный торговый дефицит ежемесячно увеличивается на миллиарды долларов. Концепция, которая лежит в основе культа оружия точного наведения: господство в области военной технологии может компенсировать отсутствие преимущества в области более значимых экономических показателей, — является опасной иллюзией. Более того, при всей их взрывчатой силе, финансирование, производство и размещение крылатых ракет и других «управляемых» бомб являются объектом законов капиталистического рынка и находятся во власти его противоречий. Производство этого оружия стоит огромных расходов, и следует помнить, что его использование не создает богатство, а, напротив, разрушает его. В последующие годы богатство, произведенное производительным трудом, будет использовано для того, чтобы оплатить долги, которые были накоплены для того, чтобы рассчитаться за производство бомб, которые взрывались на Балканах.

Мы сомневаемся, что мадам Олбрайт беспокоится относительно таких тонкостей. В самом деле, слепое увлечение «чудесами» военной технологии и тем, что они обещают, является самым общепринятым явлением в среде правящих элит, которые зашли, знают они об этом или нет, в исторический тупик. Сбитые с толку множеством международных и внутренних социально-экономических противоречий, которые они вряд ли понимают и для решения которых не годятся привычные подходы, они видят в оружии и войне средство решения своих проблем.

Рассмотренная через призму реальных политических отношений, твердая вера в оружие точного наведения оказывается опасной и безрассудной. Ни один период в истории не видел такого быстрого развития технологии. Каждое продвижение вперед безотносительно к тому, насколько захватывающим оно является, создает почву для своего быстрого преодоления еще более экстраординарными по замыслу и действию изобретениями. Революционные прорывы в средствах коммуникации и информационной технологии гарантируют более или менее быстрое распространение базовых знаний и умений, на которых основывается оружие точного наведения. Монополия США на ядерную энергию, которая, как полагал президент Трумэн и его помощники в 1945 году, создаст военную основу для «американского века», обещанного в конце Второй Мировой войны, продлилась не более пяти лет. Нет причин полагать, что технология нового оружия будет оставаться исключительной собственностью Соединенных Штатов. Однако даже если Соединенные Штаты смогут сохранить свое лидерство в развитии оружия точного наведения, это не будет гарантировать, что войны следующего десятилетия окажутся для Америки такими же бескровными, как и войны девяностых годов. Насилия, совершенные Соединенными Штатами, неизбежно усилят давление, ощущаемое теми нациями, которые считают, что им необходимо готовить значительный контрудар. Даже в тех случаях, когда расходы на развитие или приобретение технологии оружия точного наведения оказываются непомерно высокими, найдутся более дешевые, но очень смертоносные химическая, биологическая и, добавим, ядерная альтернативы. Россия уже обладает достаточными запасами всех этих альтернатив. Китай, Индия, Пакистан и, конечно же, Израиль также имеют существенные арсеналы смертоносных вооружений.

Хотя ресурсы экономически отсталых стран не достаточны, чтобы конкурировать с США в области высокотехнологичного оружия, страны Европы и Япония определенно обладают такими возможностями. Несмотря на то, что они стараются излагать свои заявления словами, которые не выражают враждебности по отношению к Соединенным Штатам, европейские аналитики подчеркивают необходимость существенно увеличить военные расходы Европейского Союза. «Зависимость Европы от США, — писала британская газета Financial Times 5 июня, — проявила себя не очень комфортным образом». Подчеркивая «настоятельность» плана Европейского Союза развивать свою собственную военную программу, Financial Times заявила: «Европе не следует отвечать США ракетой на ракету и истребителем на истребитель. Однако она должна обладать технологией, промышленной основой и профессиональным военным мастерством, которые будут в состоянии гарантировать ей, по крайней мере, такой статус, что она сможет действовать с США бок о бок, а не в качестве бедного родственника».

Назад в будущее: империализм в XXI веке

Первая половина двадцатого столетия оказалась свидетелем самых ужасных человеческих потерь в мировой истории. В ходе Первой (1914-1918) и Второй (1939-1945) мировых войн было убито более 100 миллионов человек. Истоки этих войн, как разъясняли великие революционные марксисты того времени, лежат в фундаментальных противоречиях мирового капитализма: противоречии между анархическим по существу характером рыночной экономики, основанной на частной собственности на средства производства, и объективно общественным характером процесса производства; между развитием в высшей степени интегрированной мировой экономики и системой национальных государств, с существованием которой исторически связано правление буржуазного класса. Мировые войны были непосредственно предвосхищены конфликтами между правящими классами в различных империалистических странах из-за рынков, сырья и связанных с ними стратегических интересов. Соединенные Штаты вышли из Второй Мировой войны в качестве капиталистической державы, превосходящей другие страны. Германия, Италия и Япония были побеждены. Италия и Франция были опустошены в ходе войны. Старые империалистические антагонизмы не исчезли, но они удерживались под спудом перед лицом «холодной войны» между США и Советским Союзом.

Крах СССР в 1991 году снял политические ограничения с межимпериалистических конфликтов. Конкурирующие устремления Соединенных Штатов, Европы и Японии не могут постоянно улаживаться мирным путем. Мир бизнеса является миром неослабевающей и безжалостной конкуренции. Промышленные конгломераты, которые по той или иной причине находят нужным сотрудничать в рамках одного проекта сегодня, могут, в зависимости от условий, смертельно враждовать друг с другом завтра. Неослабевающая конкуренция между корпорациями в мировом масштабе — bellum omnium contra omnes (»война всех против всех») — в конечном счете находит свое самое развитое и смертоносное выражение в открытом военном конфликте. Глобальная интеграция производственных процессов не уменьшает конфликт между империалистическими державами, но, парадоксальным образом, увеличивает их. Как пишут Фридманы, на этот раз правильно: «Экономическая кооперация порождает экономическую взаимозависимость. Взаимозависимость порождает трения. Стремление к экономическому превосходству является безрассудной игрой, которая заставляет нации предпринимать безрассудные действия, — факт, который может быть показан на примере истории».

Возрастающая частота военных столкновений в течение девяностых годов является объективным симптомом приближающегося большого мирового пожара. Как Первой, так и Второй Мировой войне предшествовала серия локальных или региональных конфликтов. Когда ведущие империалистические державы стремятся расширить свое влияние на регионы, открытые для капиталистического проникновения в результате краха СССР, вероятность конфликтов между ними возрастает. В главных спорах — подобных тем, которые будут неизбежно возникать по вопросу о распределении добычи от нефти из Каспийского и Кавказского регионов, — на карту будут поставлены жизненно важные вопросы о мировой власти и мировом положении. Такие вопросы по самой своей природе не поддаются мирному разрешению. Основная тенденция империализма неумолимо движется в направлении к новой мировой войне.

Балканская война и американское общественное мнение

Несмотря на все усилия средств массовой информации создать поддержку этой войне, отклик американского рабочего класса — то есть подавляющего большинства населения — был весьма сдержанным. Надо признать, не было значительных проявлений оппозиции войне. Однако также не было и каких-либо существенных признаков массового одобрения нападения на Югославию. В отличие от безграничного провоенного энтузиазма, продемонстрированного деятелями средств информации, чувствами, наиболее характерными для трудящимися, были замешательство и опасение. Война не была общераспространенной темой разговоров. Когда рабочих спрашивали, что они думают о войне, они чаще всего отвечали, что они не понимают, что все это в действительности значит. Естественно, им не нравится то, что они слышат об «этнических чистках». Однако в то же самое время рабочие подозревают, что причины военных действий внутри Косово и по всей бывшей Югославии являются более сложными, чем они подаются в средствах информации. Далекий от того, чтобы возбуждать патриотической пыл, явно неравный характер этого конфликта (равно как и удары американских бомб) внес свой вклад в общее чувство озабоченности среди мнения массовой публики. Эта оценка подтверждается мерами, предпринятыми администрацией Клинтона при соучастии средств массовой информации для ограничения, насколько это было в их силах, новостей о смертях и разрушениях, причиненных американскими бомбардировками. Решение бомбить главную югославскую телевизионную станцию в Белграде было принято после того, как она показала первые вопиющие случаи, когда бомбежки НАТО повлекли за собой массовую гибель гражданских лиц. В недели, которые последовали вслед за этим кровавым событием, репортажи американских корреспондентов о последствиях усиливающихся бомбардировок Югославии в прямом эфире почти исчезли. Телевизионные репортажи Брента Садлера, возможно, последнего корреспондента CNN, который обладал толикой личной честности, были прекращены. Вашингтонская администрация явно не желала, чтобы общественность была слишком хорошо информирована об использовании ею против сербского народа кассетных бомб и другого реального «оружия массового поражения».

Еще более важным показателем оценки массовых настроений со стороны администрации Клинтона стало ее очевидное убеждение, что общественное мнение глубоко против стремления рисковать американскими жизнями в Югославии. Конечно, нет ничего особенно поучительного в таком состоянии общественного сознания, которое готово допустить убийство людей другой страны постольку, поскольку это не должно стоить жизней хоть нескольких американцев. Однако война, в которой люди не готовы допустить какой-либо степени жертв, не является войной, во время которой правительство может заявить о глубокой общественной поддержке. Стоит напомнить, что во Вьетнаме было убито уже более 25 тысяч американских солдат и несколько сотен тысяч было ранено, прежде чем общественное мнение решительно повернулось против той войны.

Нет ничего более бессодержательного в интеллектуальном смысле и поверхностного в политическом отношении, чем разновидность псевдорадикализма, которая смешивает жаргон с анализом и настаивает на истолковании такого сложного и противоречивого явления как массовое общественное мнение на примитивно «революционном» языке. Было бы заблуждением и самообманом приравнивать относительное отсутствие провоенных настроений (имея в виду настроение пассивного молчаливого согласия, которое преобладало в течение кампании бомбардировок) к политически сознательному противодействию империалистической атаке на Югославию. Однако было бы не менее неправильно выводить из текущего находящегося в замешательстве общественного сознания пессимистические выводы и не принимать во внимание действительно существующий потенциал для перемен в политической ориентации рабочего класса. Вместо поверхностного пессимизма или оптимизма необходимо исследовать объективное состояние классовых отношений, которое обусловливает реакцию различных социальных слоев на Балканскую войну.

Финансовый бум и новая клиентура империализма

Одной из самых примечательных особенностей нападения на Югославию является руководящая роль, сыгранная личностями, которые когда-то выступали против Вьетнамской войны и участвовали в антиимпериалистическом движении протеста. За исключением премьер-министра Британии Тони Блэра — который действительно не имел политической истории, пока не был избран Рупертом Мэрдоком в качестве главы Лейбористской партии, — все другие ведущие руководители натовской войны в прежние годы своей жизни заявляли о себе в качестве оппонентов империализма. Президент Клинтон, как всякому известно, уклонился от призыва в армию, курил марихуану и публично заявлял о своей ненависти к американской военщине. Хавьер Солана, социал-демократ, который выступал против вступления Испании в НАТО, сегодня является Генеральным секретарем этого военного альянса. Немецкий канцлер Герхард Шредер извергал марксистские фразы в качестве лидера социал-демократического молодежного движения и всего 15 лет назад выступал против размещения ракет «Першинг» в Западной Европе. Йошка Фишер, нынешний министр иностранных дел Германии, в семидесятые годы возглавлял группу мнимых революционных уличных борцов, а позднее, в качестве лидера партии «Зеленых», провозглашал свою непреклонную приверженность пацифизму. Недавнее описание немецкого министра иностранных дел, опубликованное New York Times, сообщает, что «Йошка Фишер шумно защищает ту самую политическую линию, которую он когда-то осуждал, приводя в ярость фундаменталистов из своей собственной партии «Зеленых»». Массимо Д'Алема, премьер-министр Италии, руководил Компартией вплоть до ее преобразования в Демократическую партию левых. Политическая история этих людей является не просто подтверждением хорошо известной французской поговорки «до тридцати — революционер, после — свинья». Она является, скорее, типичным примером эволюции широкого социального слоя современного буржуазного общества.

На социальную структуру и классовые отношения всех ведущих капиталистических стран оказал глубокое воздействие бум на рынке ценных бумаг, который начался в начале восьмидесятых годов. Постоянно растущая стоимость акций, особенно вспышка рыночных ценностей после 1995 года дали значительной части среднего класса — особенно в среде профессиональной элиты — доступ к таким размерам богатства, которые они не могли себе представить в начале своей карьеры. Те, кто действительно увеличили свое богатство, составляют относительно небольшой процент населения. Однако в цифровом выражении нувориши представляют значительный и политически могущественный социальный слой. Капиталистические правительства посвятили много времени и энергии удовлетворению его растущих аппетитов и еще более экзотических вкусов. По существу свободные от всех обычных забот о личном бюджете и размере наличных денег, нувориши обладают таким уровнем богатства в своей личной жизни, о котором подавляющая масса населения знает только из фильмов, телевидения и популярных журналов.

New York Timesнедавно провела интересное исследование об одной важной новой тенденции на рынке недвижимости Соединенных Штатов: «Особняк стоимостью в миллион долларов или несколько миллионов долларов в качестве отчетливого символа богатства возникает в конце девяностых годов не только в традиционно богатых районах, но и в среднеамериканских городах, вроде Мемфиса, где такие дома были редкостью».

Эти особняки, как замечает New York Times, «являются символическими для экономического водораздела: богатство, порожденное бумом, который начался в конце 1995 года, хотя и коснулось многих людей, перешло непропорционально и в огромных количествах к богатейшим пяти процентам семей в стране. Они положили в карман большую часть доходов от быстрого роста фондового рынка, который создал в одночасье тысячи мультимиллионеров. И они демонстративно пустили большую часть своих доходов на особняки».

Цитируя исследования экономиста Эдварда Н. Вольфа (Wolff) из Нью-Йоркского университета, New York Timesсообщает, что «редко когда в истории бывало такое быстрое производство богатых людей... В то время как число семей выросло на три процента за три года, число семей миллионеров подпрыгнуло на 36,6 процента. Если брать состояние размером в 10 миллионов долларов и более, то в 1998 году им обладало 275 тысяч семей против 190 тысяч в 1995 году, что дает рост на 44,7 процента».

Другой стороной этого процесса является ухудшение экономического положения подавляющего большинства американского народа в течение того же самого периода. «Из своего анализа данных Федерального Резерва, — пишет New York Times, — мистер Вольф извлекает другой вывод: в то время как общее богатство десяти богатейших процентов семей государства в последние годы росло, остальные девяносто процентов потеряли в своих доходах».

Цитированный отчет является только одним выборочным примером, показывающим уровень социального неравенства, которое повсеместно существует в современной Америке. Растущая социальная пропасть внутри американского общества быстро подходит — если уже не достигла — границы, за которой не может поддерживаться даже претензия на достижение широкого общественного консенсуса, укорененного в базовых демократических ценностях. Это положение является не только результатом гигантского различия между среднегодовым доходом верхних 10 процентов населения и среднегодовым доходом всех остальных. Особый характер процесса возрастания богатства — то есть обогащения посредством роста стоимости акций — совершенно естественно производит общественные и политические отношения, которые носят глубоко антирабочий и проимпериалистический характер. Политическая линия, которая сделала возможным взрывной рост стоимости акций — безжалостное давление на уровень заработной платы, постоянные требования большей производительности труда, масштабные сокращения социальных расходов, безжалостное использование методов сокращения персонала для сохранения высоких уровней корпоративной прибыли — подорвала социальное положение рабочего класса в Соединенных Штатах.

Международные последствия этой политики, которая вознесла до небес индексы Dow Jones и NASDAQ, для огромного большинства населения мира, живущего в менее развитых странах, оказались глубоко трагическими. Бум на фондовой бирже подпитывался и поддерживался прежде всего дефляционной (или антиинфляционной) средой, которая зависела от длительного снижения товарных цен на сырье. Это снижение было не просто результатом объективных экономических процессов, но безжалостной политики, проводимой ведущими империалистическими державами с целью подрыва способности производителей из стран «третьего мира» повышать цены на товары. Успешное разрушение способности нефтяного картеля ОПЕК регулировать цены — большую роль здесь сыграла война в Персидском заливе 1990-1991 годов, — является самым значительным примером связи между накоплением богатства империалистическими странами и увеличением эксплуатации менее развитых стран. Те слои в развитых странах, чье богатство основывается на росте ценных бумаг, извлекали непосредственную выгоду из этого процесса. Это не означает, конечно, что любой человек, который инвестировал в фондовый рынок, является сторонником империалистической политики. Однако невозможно отрицать широкие общественные и политические последствия этих объективных экономических процессов и отношений.

В разгар Первой Мировой войны Ленин отметил связь между сверхприбылями, извлекаемыми империализмом из колоний, и политической продажностью части среднего класса и рабочей бюрократии. Хотя экономические условия и международные отношения 1999 года, несомненно, не тождественны условиям и отношениям 1916 года, пришел в действие аналогичный социальный процесс. Объективный способ деятельности и социальные последствия длительного бума на фондовой бирже дали возможность империализму завербовать из верхов среднего класса новую и преданную клиентуру. Реакционный, конформистский и циничный интеллектуальный климат, который преобладает в Соединенных Штатах и Европе, поощряется средствами массовой информации и воспринимается раболепным и коррумпированным по большей части академическим сообществом. Он отражает социальную точку зрения наиболее привилегированного слоя населения, который ни в малейшей степени не заинтересован в поддержке критического изучения экономических и политических основ своих новоприобретенных богатств.

Состояние американского и международного рабочего движения

Растущая пропасть между привилегированными слоями, которые включают в себя правящую элиту капитализма, и широкими массами трудящихся указывает на объективно высокий уровень социальной и классовой напряженности. Может показаться, что эта оценка противоречит отсутствию боевой активности рабочих в Соединенных Штатах. Однако низкий уровень забастовочной активности и других форм массового общественного протеста не свидетельствует о социальной стабильности. Напротив, тот факт, что последнее десятилетие видело так мало открытых проявлений классовых конфликтов, несмотря на быстрорастущее социальное неравенство, предполагает, что существующие политические и социальные институты США стали невосприимчивыми к накоплению недовольства со стороны рабочего класса. Такие устоявшиеся общественные структуры, как профсоюзы, даже ограниченным образом не функционируют более в качестве проводника неудовлетворенности масс. Демократическая и Республиканская партии, которые фактически не имеют прямого контакта с народными массами, даже не сознают, а тем более не предлагают решения основных проблем жизни рабочего класса. Чем дольше недовольство рабочего класса игнорируется и подавляется, тем более взрывоопасными оно, в конце концов, станет. В определенный момент социальная напряженность, при достижении «критической массы», должна вырваться на поверхность общества.

Длительный упадок и кончина американского профсоюзного движения являются одним из самых фундаментальных изменений в общественной жизни Соединенных Штатов в течение последних двух десятилетий. Еще в шестидесятые годы администрация Джонсона не могла бы вести Вьетнамскую войну без постоянного принятия в расчет влияния этой политики на рабочий класс. Президент Линдон Джонсон противился требованиям Федерального Резерва и представителей большого бизнеса, направленным на то, чтобы на рост военных расходов ответить урезанием уровня социальных расходов. Он боялся, что политика жесткой экономии будет еще больше интенсифицирует и так уже очень высокий уровень классовых столкновений и общественных беспорядков. В 1971 году администрация Никсона пыталась сопротивляться требованиям рабочих улучшить условия своей жизни посредством учреждения специальной Комиссии по выплатам (Pay Board) и введением ежегодного лимита на рост зарплаты в 5,5 процента. Чтобы почувствовать общественный климат той эпохи, позвольте напомнить, что даже такой человек как Джордж Мини (Meany) — семидесятилетний президент АФТ-КПП, который считался самой правой фигурой американского рабочего движения — осудил усилия Никсона по контролю над заработной платой как «первый шаг к фашизму». Впоследствии Мини, несмотря на свою риторику, согласился сотрудничать с Комиссией по выплатам. Однако перед лицом преобладающей массовой оппозиции и растущей волны забастовок Мини был вынужден выйти из Комиссии по выплатам, после чего разработанная администрацией Никсона система контроля над заработной платой развалилась.

Начиная с семидесятых годов, однако, совокупность экономических и политических событий принципиально изменила внутреннюю и международную обстановку к выгоде американского правящего класса. Во-первых, большие международные экономические спады 1973-1975 и 1979-1981 годов положили конец длительному буму, последовавшему после окончания Второй Мировой войны. В условиях растущей безработицы (которую правительство поощряло увеличением банковского процента до беспрецедентного уровня) корпорации получили возможность начать непрерывное наступление против профсоюзов. Сигнал для этой атаки поступил в августе 1981 года, когда президент Рональд Рейган уволил 11 тысяч бастующих авиадиспетчеров. Несмотря на массовую поддержку диспетчеров, которая нашла свое выражение в антирейгановской 500-тысячной демонстрации рабочих в Вашингтоне (округ Колумбия) в сентябре 1981 года, профобъединение АФТ-КПП не предприняло никаких действий для того, чтобы содействовать восстановлению на работе уволенных забастовщиков. Этот же способ действий продолжался в восьмидесятые годы и упрочился в девяностые годы. Профсоюзная бюрократия, которая давно рассматривала рядовых членов профсоюзов как угрозу своему собственному привилегированному положению, приветствовала эти поражения как возможность углубить свое непосредственное сотрудничество с работодателями. К концу восьмидесятых годов после непрерывной серии поражений в одной отрасли промышленности за другой профсоюзы перестали функционировать в качестве действительных оборонительных организаций рабочего класса в каком-либо значимом понимании этого слова. Количество забастовок, которые вплоть до середины восьмидесятых годов были устойчивой и взрывчатой чертой американской общественной жизни, падало год от года, достигая все более рекордно низкого уровня. Урезание зарплат и массовые увольнения, которые традиционно встречали ожесточенное сопротивление, стали отныне обычным явлением во всех отраслях промышленности США.

Несмотря на определенную историческую слабость американского рабочего движения, которая сделала его исключительно уязвимым для нападок: то есть отсутствие в нем независимой политической организации, его дистанцирование от поддержки сколько-нибудь значительного социалистического течения, в общем, низкий уровень классового сознания и, last but not least (последнее по счету, но не по важности), внушающую отвращение степень коррупции и бандитизма профсоюзной бюрократии, — крах профсоюзов в Соединенных Штатах являлся частью более широкого международного явления. Во всем мире старые политические партии и профсоюзы рабочего класса с середины восьмидесятых годов вступили в стадию окончательного кризиса. Какова была необходимая объективная причина этого всемирного процесса упадка?

Возникновение транснациональных корпораций

Глобальные рецессии (спады) семидесятых и восьмидесятых годов привели к принципиальному изменению в основных формах капиталистического производства. Несмотря на то, что после окончания Второй Мировой войны произошел огромный рост объемов международной торговли, процесс производства продолжал осуществляться по большей части в рамках национальных структур. Хотя многонациональные корпорации и занимались бизнесом во многих странах, их производственные мощности действовали на национальной основе. Например, корпорация из США (например, Fordили General Electric) могла иметь производственные мощности в различных странах. Однако эти мощности направлялись на производство продуктов для рынка той страны, в которой они были размещены.

Революционное развитие в средствах транспортировки и компьютеризированных коммуникационных технологиях сделали возможным историческое изменение в организации и технике капиталистического производства. Многонациональная (multinational) форма корпоративной организации была превзойдена транснациональной корпорацией. Принципиальное значение этого изменения заключалось в том, что стало возможным организовать и координировать производство и обслуживание на непосредственно интернациональном базисе. Питаемые огромным ежедневным движением как капитала, так и информации, транснациональные корпорации оказались способными впервые установить глобально интегрированные производственные системы. Это позволило им обходить зависимость от рабочей силы в данном «национальном доме» и эффективно эксплуатировать региональные и континентальные различия в уровне заработной платы и социальных пособий.

Ни одна из существующих массовых организаций рабочего класса не была ни готова, ни способна дать эффективный ответ революционным переменам в технологии и их далеко идущему влиянию на капиталистический способ производства. Независимо от их официального наименования и формальной политической принадлежности — называли ли они себя сталинистами, коммунистами, лейбористами или, как в Соединенных Штатах, открыто провозглашали свою лояльность капитализму и партиям большого бизнеса — старые рабочие организации основывались на национальном государстве как неизменном каркасе производства. Предполагая вечную зависимость капиталистических корпораций от непосредственно доступной национальной рабочей силы, профсоюзы верили в то, что их позиции неуязвимы. В той степени, в какой они контролировали национальное предложение рабочей силы, они могли навсегда сохранить способность выбивать уступки у предпринимателей. Вся реформистская идеология рабочего движения основывалась на этой самодовольной националистической перспективе.

Эта национальная реформистская перспектива коренилась, в конечном счете, в материальных интересах бюрократии. Тем не менее крах этой перспективы ничуть не подорвал лояльность и раболепство бюрократии перед капитализмом. Скорее бюрократия стала тратить всю свою энергию на то, чтобы сохранить свои собственные привилегии в рамках национального государства посредством попыток принудить рабочий класс принять более низкий уровень жизни.

Крушение СССР

Распад Коммунистической партии Советского Союза (КПСС) и развал СССР стали только крайними и наиболее взрывчатыми проявлениями упадка старых бюрократических и реформистских партий рабочего класса. Конечно, Советский Союз представлял собой намного большее историческое достижение международного рабочего класса, чем профсоюзы Западной Европы и Соединенных Штатов. КПСС обладала государственной властью и правила на основе форм национализированной собственности, которые были созданы после Октябрьской революции 1917 года. Однако несмотря на это значительное различие, программа и идеология правящей сталинистской бюрократии (которая давно незаконно узурпировала политическую власть рабочего класса и уничтожила целое поколение марксистов, стоявших во главе социалистической революции), в сущности была той же самой в двух принципиальных отношениях, что и программа и идеология рабочих бюрократий в развитых капиталистических странах.

Во-первых, официальная советская доктрина «мирного сосуществования» была кремлевской версией классового сотрудничества, осуществлявшегося рабочими бюрократиями на Западе. Вопреки истерической пропаганде американских средств массовой информации, марксизм никогда не играл какой-либо роли в политике сталинистских лидеров СССР. Отношение типичного советского бюрократа к самой возможности революционных потрясений — как вне, так и внутри границ СССР — являлось сочетанием личного страха и политического отвращения. Не желая ничего больше, как только мирно наслаждаться предметами роскоши, которыми они обладали в соответствии с их рангом в бюрократической иерархии, сталинистские лидеры стремились не низвергнуть мировой империализм, а сожительствовать с ним.

Во-вторых, экономическая и политическая программа, проводимая бюрократией, была своеобразной версией национализма, практиковавшегося ее реформистскими коллегами в Западной Европе. Так называемый «социализм», поддерживаемый кремлевским режимом, основывался главным образом на ресурсах, располагавшихся внутри СССР. Сталинистская бюрократия стремилась ни к чему иному, как только к советскому варианту национального государства всеобщего благоденствия (national welfare state). Основное заблуждение этой программы заключалась в непонимании того, что развитие советской экономики зависело, в конечном счете, от ресурсов мировой экономики и международного разделения труда. На базе национальной самодостаточности невозможно установить жизнеспособное, благополучное в социальном отношении государство, а тем более развитое социалистическое общество. Введение глобально интегрированного производства углубило пропасть между развитыми капиталистическими странами и Советским Союзом. Это была не просто технологическая проблема: в сталинистской системе просто не было места для транснациональных форм производства. Даже между СССР и сталинистскими режимами Восточной Европы экономические отношения оставались на крайне примитивном уровне. Когда в 1985 году к власти пришел Михаил Горбачев, у него не было каких-либо более эффективных ответов на вызов, брошенный глобализацией капиталистического производства, по сравнению с тем, которыми располагали его коллеги из среды бюрократий американского и западноевропейского рабочего движения. Все его отчаянные усилия, направленные на то, чтобы импровизировать решение углубляющихся социальных и политических проблем, пропали даром. Катастрофический сталинистский эксперимент с «социализмом в одной стране» (который с самого начала представлял собой отрицание принципов социалистического интернационализма, бывших основой Октябрьской революции) пришел к гибельному концу, связанному с роспуском Советского Союза в декабре 1991 года.

Кризис руководства и перспективы

Можно понять намного лучше современную политическую дезориентацию рабочего класса, если поместить ее в контекст глобальных экономических изменений, политических катастроф и организационных распадов последних двух десятилетий. Представьте армию солдат, окруженную со всех сторон могущественными врагами. В разгар битвы ее вожди дезертировали, прихватив с собой свое оружие и припасы. Рабочий класс находится в аналогичном положении. Он был предан партиями и организациями, которым оказывал свою поддержку и на которые полагался. Дело запутывает тот факт, что бесполезность его старых организаций и лидеров является не просто результатом субъективных ошибок и личной продажности. Напротив, этот результат глубоко коренится в объективных экономических процессах, которые драматически повлияли на способ производства и классовые отношения. По этой причине то, что требуется рабочему классу, — это не просто изменение лица старых организаций, или, если говорить более точно, того, что от них осталось. Не существует такого способа реанимации, который мог бы оживить умирающие и реакционные бюрократические профсоюзы и политические организации прошлого. Чем скорее они будут отброшены в сторону, тем лучше. То, что сегодня требуется рабочему классу, — это новая революционная международная организация, чья стратегия, перспектива и программа соответствует объективным тенденциям мировой экономики и исторического развития.

Мы очень хорошо знаем, что существует легион пессимистов, которые убеждены, что нет никакой возможности создать международное революционное движение подобного рода. Можно заметить, что самых неисправимых из этих пессимистов следует искать именно среди тех, кто не так давно полностью доверял профсоюзам и глубоко верил в незыблемость СССР. Вчера они были убеждены, что бюрократически управляемый реформизм будет существовать вечно. Сегодня они с не меньшей убежденностью верят в вечный триумф капиталистической реакции. Однако то, что лежит в основе вчерашнего легкомысленного оптимизма и сегодняшнего деморализованного пессимизма, это определенный тип интеллектуальной и политической поверхностности, чьими характерными чертами являются нежелание и неспособность исследовать события в необходимых исторических рамках и нерасположенность к тому, чтобы изучать противоречия, лежащие под обманчивой внешней видимостью социальной стабильности. Есть и другие характерные черты, — они особенно часто встречаются среди тех, кто получает свою заработную плату у университетских казначеев, — которые усугубляют и отягощают эти интеллектуальные слабости, а именно, вполне определенное отсутствие личного мужества, честности и простой правдивости.

Уверенность в революционной роли рабочего класса и объективной возможности социализма является не просто делом веры, а теоретического понимания объективных законов капиталистического развития и знания истории, особенно истории двадцатого века. Последние девяносто девять с половиной лет видели немало революционных сражений рабочего класса — российского, немецкого, испанского, португальского, греческого, китайского, чилийского, аргентинского, вьетнамского, венгерского, австрийского, южноафриканского, цейлонского и, конечно, американского. Этот краткий список далек от завершения.

Что же сейчас, на пороге двадцать первого века, является объективной основой для возрождения революционной борьбы рабочего класса? Парадоксальным образом, именно те самые изменения в объективных процессах мирового капитализма, которые привели к дезориентации и ослаблению рабочего класса в течение двух последних десятилетий, заложили и основание для возрождения открытой классовой борьбы, при этом на гораздо более широком базисе, чем это было возможно ранее. Главная слабость прежних форм классовой борьбы заключалась в их замкнутости в национальных границах. Даже там, где провозглашалось и прославлялось международное единство пролетариата, объективные условия работали против развития классовой борьбы в качестве объединенного международного процесса. Возможность преодоления этой ограниченности заключается в сегодняшнем процессе развития глобально интегрированного производства. Это развитие капитализма не только ставит рабочий класс перед необходимостью ведения своей борьбы на международной основе; экономические изменения создали также и объективные средства осуществления такого международного единства. Во-первых, деятельность транснациональных корпораций и изменчивость потоков мирового капитала привели к огромному росту рабочего класса в международном масштабе. В странах и регионах, где еще тридцать лет назад рабочий класс вряд ли существовал как таковой, пролетариат возник там к настоящему времени в качестве массовой сила. Пролетариат Южной Азии, который всего одно поколение назад охватывал лишь незначительную часть населения этого региона, сегодня насчитывает десятки миллионов человек. Во-вторых, коммуникационные технологии, которые лежат в основе транснационального производства, неизбежно будут содействовать координации классовой борьбы — как в смысле стратегии, так и в смысле материально-технического обеспечения — в мировом масштабе.

Интернационализм и национализм

Препятствия для глобализации классовой борьбы и международного объединения носят в большей степени политический и идеологический характер, нежели технический. Длительный кризис международного рабочего движения нашел свое, может быть, самое реакционное политическое отражение в росте национализма. Утрата политической уверенности в революционные способности рабочего класса и перспективы социалистической революции внесла свой вклад в возрождение националистических программ и идеологий. Во многих случаях исторически реакционный характер этой тенденции маскировался псевдолевой демагогией «национального самоопределения» и «национального освобождения». Стремясь уклониться от трудной задачи борьбы со всеми формами шовинизма — основаны ли они на языке, религии или этнической принадлежности — и осуществления единства всех частей рабочего класса внутри стран с разнородным населением, бесчисленные мелкобуржуазные течения предпочитали вместо этого опираться на ту или иную национальную общность. Циничное и большей частью невежественное использование марксистского жаргона не меняет того факта, что существенным содержанием их политики было возвышение национальной или этнической идентичности над классовым сознанием и вытекающее из этого подчинение объективных интересов рабочего класса политическим и финансовым интересам национальной буржуазии и мелкой буржуазии.

Есть основание полагать, что высшая точка националистического возрождения, быть может, уже достигнута. Действительно, влияние событий в Югославии должно внести свой вклад в подрыв престижа национализма и политического доверия к требованию самоопределения. Ужасы межэтнических конфликтов, которые опустошают Балканы, разоблачили реакционный смысл национализма. Что было достигнуто посредством роспуска Югославии? Грязные интриги Милошевича в Сербии, Туджмана в Хорватии, Кучана в Словении и Изетбеговича в Боснии стоили жизни десяткам тысяч людей, и ради чего? Весь экономический и культурный уровень Балкан безмерно понизился. «Независимая» Босния является жалким империалистическим протекторатом. «Независимая» Хорватия выживает за счет каких-то крох, которые империалисты готовы ей до поры до времени бросать. Сербия разорена. А что касается Косово, то этот край разделен на несколько зон оккупации. Его «национальное освободительное движение», АОК, не имеет иного будущего, кроме как превратиться в официальную жандармерию Соединенных Штатов. Все национальные и религиозные общины стали жертвами гражданских войн. Все события, связанные с роспуском Югославии, предстают сегодня как суровый обвинительный приговор национализму.

Есть еще один аспект югославского опыта, из которого международный рабочий класс должен будет вынужден извлечь уроки. Односторонний характер военного конфликта будет служить подрыву мифов, которые окружают перспективу войн национального освобождения — то есть то, что поражение империализма должно быть достигнуто главным образом на основе военного столкновения, а не путем методов мировой социалистической революции. Мелкобуржуазные радикальные романтики восхищались перспективой Че Гевары «один, два, много Вьетнамов». Это заблуждение превратилось в «один, два, много Ираков». А как же насчет Вьетнама? Все героические жертвы вьетнамских масс, их война за национальное освобождение, продолжавшаяся тридцать лет, не освободила их от империалистического господства. Спустя почти двадцать пять лет после взятия Сайгона, МВФ способен оказывать большее влияние на политику Ханоя, чем когда-либо Никсон и Киссинджер посредством американских бомбардировщиков Б-52.

Пока существует империализм, угнетенные нации будут вести вооруженную борьбу. Однако основной и решающей формой борьбы против империализма является революционная политическая борьба рабочего класса. В этих рамках подчеркивание огромного исторического значения классовой борьбы в развитых капиталистических странах (прежде всего, в Соединенных Штатах) не предполагает какой-либо степени высокомерия или пренебрежения к рабочим и угнетенным массам в менее развитых странах. Напротив, оно вытекает из реалистической оценки соотношения классовых сил и понимания взрывчатого характера социальных противоречий в империалистических центрах. Те, кто отрицает возможность социалистической революции в Соединенных Штатах, не только отвергают, как практический вопрос, возможность социализма где бы то ни было. Они действительно отказываются от всякой надежды на будущее человечества. Как ни сложно взаимодействие борьбы в мировом масштабе и как ни непредсказуема действительная последовательность событий, не может быть никакого сомнения, что на ее окончательный результат в решающей степени будет оказывать воздействие то, как будет проходить развитие классовой борьбы в Соединенных Штатах.

Сегодня является неопровержимым фактом то, что уровень политического сознания в американском рабочем классе очень низок. Однако надо сказать, что это не является недостатком, который можно наблюдать только среди рабочих. На сознание оказывают влияние события, причем не только в худшую, но также и в лучшую сторону. Противоречия, лежащие в основе американского общества, произведут, в конечном счете, основательные и внезапные изменения в массовом сознании. Нигде не написано, что социальная напряженность, которая так глубоко проникла в структуру американских классовых отношений, может выражаться только в таких трагических и сумасшедших формах, как расстрел в Колумбинской (Columbine) средней школе. Эта напряженность может и будет находить более гуманные, демократические и революционные формы выражения.

14 июнь 1999 г.